— Верно ли, батюшка?

— Может, и нет, а может, и так!..

Бежит возок по тропке, меж деревьев петляя.

— Отчего ж вы не убили его? — хмурится недовольно герр Гольдман.

— Хотел, да не смог, — отвечает Фридрих Леммер, коня по бокам кнутом охаживая. — Видно, Бог его хранит, коль другому пуля его досталась.

— Так да не так, у вас ведь второй пистоль имелся, чего ж вы в него сызнова не палили?

— А коли бы промахнулся? — возражает Фридрих. — Да хоть бы и попал, третьего-то заряда у меня не было, а в возке два места всего! Пусть бы я Карла убил, что нам с того толку, коли бы мой человек при том жив остался да под пытками против нас показал? Болтаться нам тогда на дыбе!

А ведь верно, свой в разбойном деле стократ опасней чужого! Прав Фридрих, что, Карла пощадив, в ивана стрелял. Стрелял — да убил!

Катится возок, скрипит под полозьями снег, кругом лес заиндевелый... Да только не до красот тем, кто под пологом медвежьим спрятался, сидят, молчат насупленно, гадают — а ну как кто из воинства Фридрихова жив остался, али Карл их признал, да ведь тогда беды не оберешься... И что теперь им делать, как себя спасти?..

А и верно — как?

Глава 20

Паровоз свистнул, вагоны дернулись и замерли.

Эшелон вновь встал на запасном пути.

Из теплушек в окна и в раскрытые двери повысовывались коротко стриженные головы, закрутились во все стороны.

— Эй! Чаво встали-то?

— А хто его знает — то ли пара нету, то ли пропущаем кого!

— Неужто опять на весь день застрянем?

— А ты куды спешишь — небось успеешь еще башку под пулю подставить. Каб моя воля, я бы подле каждого забора по неделе стоял да через то век бы ехал — чай не к теще на блины собрались, чтоб торопиться!

— Ага, а наши покуда Варшаву возьмут?

— Ну и возьмут...

— Чего, парень, небось жалеешь, что всех паненок допреж тебя разберут? — хохотнул кто-то. — И то — девки польские, они справные да сладкие!

— А ну... ррр-разговорчики!

Затихли все.

— Товарищ командир, можно хошь на путя сойти ноги размять?

— Я те сойду! Ершов!

— Я!

— А ну сбегай на станцию, разузнай, чего там. Да разведай, где воду для коней взять.

— Ага — я счас, я мигом!

Соскочил, побежал...

— Да вы-то куда — Валериан Христофорович?!

Валериан Христофорович тоже было высунулся из вагона, озираясь по сторонам, но ничего путного не увидел.

— Ну и станции ныне стали — ни ресторации приличной, ни даже буфета! Тьфу!.. При государе-императоре такого безобразия на железной дороге не было!

— Тише, Валериан Христофорович, а ну как ваши речи услышат — ведь контрреволюцию припишут — греха не оберешься, — предостерег Мишель.

Но унять Валериана Христофоровича было мудрено.

— И все равно, как хотите, милостивые государи, но при Николае-кровавом, палаче и душителе свобод, поезда ходили строго по расписанию, а в буфетах водка была-с — да притом холодная!

Паша-кочегар осуждающе покачал головой:

— Может, при царском режиме, верно, — порядка больше было, но это с чьей стороны глянуть. Вы-то, Валериан Христофорович, тогда все боле по ресторациям хаживали, а я на крейсере «Мстислав» при топке состоял — уголек лопатой кидал да от боцмана зуботычины получал! А заместо водки водичку из моря пресненую хлебал. Мне так при нынешней власти куда как лучше!

— Ну да, верно, — стушевался Валериан Христофорович. — Всякая медаль имеет две стороны...

— Во-во, — поддакнул Паша-кочегар. — Кому поп люб, а кому и попадья...

И такое завернул про служителей культа, прежний режим и царя-батюшку, что бывшие поблизости красноармейцы его речами будто музыкой заслушались — это ж надо так мудрено слова складывать!

Четвертые сутки уж минули, как выехали они из Москвы.

— За день-другой доберемся, сыщем его да тут же и допросим! — строил в первый день оптимистичные планы Валериан Христофорович.

— А коли он ничего не знает? — сомневался Паша-кочегар.

— Да как же ему не знать?! — горячился старый сыщик. — Когда он при коменданте Кремля состоял, значит, либо сам те ящики принимал, либо знает, куда их стащили. Ведь не иголка же это, ей-богу!

— А коли знает, да не скажет?

— Так припугнем!

— Как?

— А так! — хлопнул себя Валериан Христофорович по кобуре «маузера». — Возьмем да к стенке поставим. Уж поверьте мне — чикаться не станем!

Паша-кочегар уважительно воззрился на почтенного Валериана Христофоровича.

— Однако быстро вы в их веру перекрасились! — подивился вслух Мишель.

— Не иронизируйте, сударь, — может, сии приемы грубые, зато верные! Кабы мы в свое время ими не брезговали да так же с «товарищами», как они ныне с нами, не чикались, так, смею вас уверить — никакой революции в помине не было бы!

— Вы что — серьезно?

— Вполне-с! Сколь душегубов я на веку своем словил, коих после судом присяжных или амнистией, Государем дарованной, восвояси отпустили. А эти без всяких присяжных обходятся, бандитов в расход пуская! Р-раз — и нету! Так-то и надобно!

— А коли они и вас?

— А меня-то за что?!

На третьи сутки оптимизма у Валериана Христофоровича поубавилось. Тогда они ехали в пульмановском вагоне, который набит был пассажирами гуще, чем бочка сельдями. Да и навряд ли бы они туда пробились, кабы не могучие плечи и кулаки Паши-кочегара, коими он прокладывал им путь. Кое-как примостились на полку, где уж сидели двое. Не вставали часов пять, покуда терпеть могли, чтоб на освободившееся место тут же не набросились люди, сидящие в проходах.

Но всякому терпению есть конец.

Не выдержавший первым Валериан Христофорович, вздыхая и ворча, засобирался в дорогу. Перешагивая и перелезая через людей, он стал пробираться к выходу. Дошел, сунулся было в туалетную комнату, да тут же брезгливо захлопнул дверь.

Туалет был разорен и загажен нечистотами так, что туда зайти не было никакой возможности, и потому пассажиры справляли нужду прямо на площадках и даже на ходу свешиваясь со ступенек.

— Что ж это за варварство такое азиатское? — стенал Валериан Христофорович, распуская пояс штанов. Сердобольный Паша-кочегар, пробившись в конец вагона, ухватил его за воротник, удерживая над бегущей дорогой. Разожми он пальцы — и Валериан Христофорович непременно шлепнулся бы вниз, расшибясь насмерть о насыпь и шпалы.

— Вот ведь сподобился на старости лет, — всхлипывал старый сыщик. — Вы уж не отпускайте меня, держите, голубчик, крепче! — просил он, задирая вверх голову.

— Эй, господин-папашка, ты шибко-то долго не виси, чай, другим тоже надобно! — весело крикнул, высунувшись в окно, какой-то молодой парень.

— Да-да, — закивал Валериан Христофорович.

Наблюдать за ним было смешно, но и грустно — господи, куда катится Россия, когда людям, дабы справить естественную нужду, надобно вот так вот испытывать судьбу!

— Спасибо, голубчик, выручили, — конфузливо сказал Валериан Христофорович, натягивая штаны.

— Не за что! — ответил громогласный Паша-кочегар. — Мы-то люди привыкшие, нам не впервой в гальюны ходить, как на море волна играет! Бывалочи, чтоб сесть, ишо не так за переборки и друг за дружку хватались! А вам оно, конечно, непривычно, да и застудиться можно...

Мишель, представив себя висящим на подножке, решил терпеть сколько возможно да притом не пить и не есть.

На первой же станции, предъявив мандат ВЧК, пересели в воинский эшелон, что вез пополнение на польский фронт. Тот шел сперва шибко, но скоро тоже замедлился, а после и вовсе остановился.

— Да ведь так мы год ехать будем! — сокрушался Валериан Христофорович.

Скоро вернулся посланный к начальнику станции Ершов.

— Ну, чего узнал?

— А ничего не узнал — говорят, до вечера стоять будем, а то и поболе...

На место прибыли лишь на седьмой день, да еще почти сутки тряслись на телеге, догоняя продвигающийся на запад фронт.

— Поляки дюже сердито дерутся, — жаловался возница. — Сперва-то бежали, а ныне встали.